Вкус дыма - Страница 42

Тем вечером Бьёрн вышел на двор, чтобы задать корм скоту, и вернулся в приподнятом настроении.

– Сидите тут, портите глаза под лампой, а там все небо в огне! – проговорил он, смеясь, и прибавил: – Пошли смотреть!

Я отвлеклась от пряжи, взяла Кьяртана за руку и вышла вместе с ним во двор. Мама Инга ждала прибавления семейства, а потому не пошла с нами, только помахала вслед рукой и продолжила вышивать. Она трудилась над новым покрывалом для моей постели, но так и не закончила работу, и я до сих пор не знаю, что сталось с этим покрывалом. Может быть, Бьёрн его сжег. Он потом предал огню множество ее вещей.

Но тогда мы с Кьяртаном вышли в морозный вечер, под ногами у нас хрустел подмерзший снег, и мы очень скоро поняли, чего ради Бьёрн нас позвал. Все небо было расцвечено так, как мне в жизни не доводилось видеть. Исполинские световые занавеси колыхались над нами в вышине, словно их раздувал ветер. Бьёрн был прав – казалось, что ночное небо охвачено огнем. Лиловые полосы распухали на фоне ночной темноты, искрились щедро рассыпанные по ним звезды. Небесные огни пульсировали, опадая и снова вздымаясь, точно волны, а затем их снова прорезали ослепительные, беспощадно-зеленые сполохи, сверху вниз прочертившие небо, словно низвергались с немыслимой высоты.

– Гляди, Агнес! – сказал мой приемный отец и с этими словами крепко взял меня за плечи, чтобы я могла увидеть, как сияние небесных огней заливает слепящим потоком четкий абрис горной гряды.

Несмотря на поздний час, я ясно различала знакомую линию иззубренного горизонта.

– А попробуй-ка дотянуться до этих огней, – предложил Бьёрн, и я тотчас сбросила платок на снег, чтобы без помех поднять руки к небу. – Ты знаешь, что это означает, – промолвил Бьёрн. – Это означает, что будет буря. Северное сияние всегда предвещает непогоду.

В полдень следующего дня ветер принялся хлестать подворье, вздымая в воздух напа́давший за ночь снег и швыряя его пригоршнями в сушеные шкуры, которыми мы затянули окна, чтобы не впускать стужу. То был зловещий звук – грохот ледышек, ударяющих в стены дома.

Инга тем утром чувствовала себя неважно и осталась в постели, а потому кашу варить пришлось мне. Я была в кухне, ставила котелок на огонь, когда пришел из кладовой Бьёрн.

– Где Инга? – спросил он.

– В бадстове, – ответила я.

Бьёрн снял шапку и стряхнул намерзший иней в очаг. Вода зашипела на раскаленных камнях.

– Дыма многовато, – заметил Бьёрн, хмурясь, и вышел.

Добавив в овсянку вареного лишайника, я понесла миску в бадстову. Там было довольно темно, и я, подав Бьёрну завтрак, побежала в кладовую, чтобы принести еще масла для ламп. Кладовая располагалась неподалеку от двери на двор, и я, подходя к ней, услышала вой ветра. С каждым шагом он завывал все громче, и поняла, что буря стремительно приближается.

Не знаю, зачем я открыла входную дверь, чтобы выглянуть во двор. Полагаю, мной двигало любопытство. Как бы то ни было, странное неодолимое влечение завладело мной, и я отперла засов, чтобы краешком глаза глянуть, что творится во дворе.

Жуткое то было зрелище. Черные тучи нависли над горным хребтом, а под этой дымно-черной пеленой далеко, насколько хватало глаз, бурлил и вихрился серый снег. Ветер дул неистово, и его мощный леденящий порыв внезапно хлестнул по входной двери с такой силой, что она, распахнувшись, сбила меня с ног. Свеча, горевшая в коридоре, тотчас погасла, а из глубины дома донесся бешеный рык Бьёрна – какого, мол, черта мне вздумалось пускать в его дом вьюгу?

Я всем телом навалилась на дверь, пытаясь ее закрыть, но ветер неизменно оказывался сильнее. Руки мои закоченели от холода. Казалось, ветер, воющий снаружи, воплотился в некоего злого духа, который неукротимо рвется в дом. И тут ветер вдруг стих, опал, и дверь с грохотом захлопнулась. Словно дух наконец добился своего, проник в дом и закрыл за собой дверь.

Я вернулась в бадстову и подлила масла в лампы. Бьёрн был сердит на меня: Инга в тягости, а я напустила холода в дом.

Снежная буря обрушилась на наш хутор вскоре после обеда и бушевала три дня. На второй день у Инги начались роды.

Слишком рано.

Поздно ночью, под завывания ветра, швырявшегося снегом и льдом, Инга почувствовала сильные схватки. Думаю, она опасалась, что и этот ребенок появится на свет раньше срока.

Когда Бьёрн осознал, что жена вот-вот разродится, он послал работника по имени Йоун на хутор своего брата – за невесткой и ее служанкой. Мой приемный отец велел Йоуну рассказать женщинам, что происходит с Ингой, пусть если сами не смогут отправиться с ним, то хотя бы посоветуют, что делать.

Йоун возражал: метель, дескать, чересчур сильная, и вряд ли у него выйдет исполнить такое поручение; но Бьёрн был человек настойчивый. А потому Йоун закутался потеплее и вышел наружу, но очень скоро вернулся, весь покрытый снегом и льдом, и сказал моему приемному отцу, что на два шага впереди ничего не видать и что в этакую непогоду он околел бы, не дойдя и до амбара. Бьёрн, однако, заставил его сделать вторую попытку, а когда Йоун вернулся, полуживой от холода, и рассказал, что едва мог устоять на ногах против ветра и сумел пройти не больше шести шагов – мой приемный отец сгреб его за ворот куртки и вытолкал наружу. Наверное, именно тогда, распахнув дверь, он своими глазами увидал, что творится снаружи, потому что, когда Йоун через пару минут ввалился в дом, трясясь от холода и злости, Бьёрн ничего не сказал, но позволил Йоуну раздеться и забраться в кровать, чтобы прийти в себя.

Я уверена, что Бьёрн тогда и сам испугался не на шутку.